Воробьишко

У воробьев совсем так же, как у людей: взрослые воробьи и воробьихи — пичужки скучные и обо всем говорят, как в книжках написано, а молодежь — живет своим умом. Жил-был желторотый воробей, звали его Пудик, а жил он над окошком бани, за верхним наличником, в теплом гнезде из пакли, моховинок и других мягких материалов. Летать он еще не пробовал, но уже крыльями махал и все выглядывал из гнезда: хотелось поскорее узнать — что такое божий мир и годится ли он для него?

—  Что, что? — спрашивала его воробьиха-мама.

Он потряхивал крыльями и, глядя на землю, чирикал:

—  Чересчур черна, чересчур!

Прилетал папаша, приносил букашек Пудику и хвастался:

—  Чив ли я?

Мама-воробьиха одобряла его:

—  Чив, чив!

А Пудик глотал букашек и думал: «Чем  чванятся — червяка  с  ножками дали — чудо!»

И все высовывался из гнезда, все разглядывал.

—  Чадо, чадо,— беспокоилась мать,— смотри — чебурахнешься!

—  Чем, чем? — спрашивал Пудик.

—  Да не чем, а упадешь на землю, кошка — чик! и — слопает! — объяснял отец, улетая на охоту.

Так все и шло, а крылья расти не торопились. Подул однажды ветер — Пудик спрашивает:

—  Что, что?

—  Ветер дунет на тебя — чирк! и сбросит на землю — кошке! — объяснила мать.

Это не понравилось Пудику, он и сказал:

—  А зачем деревья качаются? Пусть перестанут, тогда ветра не будет…

Пробовала мать объяснить ему, что это не так, но он не поверил — он любил объяснять все по-своему.

Идет мимо бани мужик, махает руками.

—  Чисто крылья ему оборвала кошка, — сказал Пудик, — одни косточки остались!

—  Это человек, они все бескрылые! — сказала воробьиха.

—  Почему?

—  У них такой чин, чтобы жить без крыльев, они всегда на ногах прыгают, чу?

—  Зачем?

—  Будь-ка у них крылья, так они бы и ловили нас, как мы с папой мошек…

—  Чушь! — сказал Пудик. — Чушь, чепуха! Все должны иметь крылья. Чать, на земле хуже, чем в воздухе!.. Когда я вырасту большой, я сделаю, чтобы все летали.

Пудик не верил маме; он еще не знал, что, если маме не верить, это плохо кончится.

Он сидел на самом краю гнезда и во все горло распевал стихи собственного сочинения:

Эх, бескрылый человек,
У тебя две ножки,
Хоть и очень ты велик,
Едят тебя мошки!
А я маленький совсем,
Зато сам мошек ем.

Пел, пел да и вывалился из гнезда, а воробьиха за ним, а кошка — рыжая, зеленые глаза — тут как тут.

Испугался Пудик, растопырил крылья, качается на сереньких ногах и чирикает:

—  Честь имею, имею честь…

А воробьиха отталкивает его в сторону, перья у нее дыбом встали — страшная, храбрая, клюв раскрыла — в глаз кошке целит.

—  Прочь, прочь! Лети, Пудик, лети на окно, лети…

Страх приподнял с земли воробьишку, он под- прыгнул, замахал крыльями — раз, раз и — на окне!

Тут и мама подлетела — без хвоста, но в большой радости, села рядом с ним, клюнула его в затылок и говорит:

—  Что, что?

—  Ну что ж! — сказал Пудик. — Всему сразу не научишься!

А кошка сидит на земле, счищая с лапы воробьихины перья, смотрит на них — рыжая, зеленые глаза — и сожалительно мяукает:

—  Мяа-аконький такой воробушек, словно мышка… мя-увы…

И все кончилось благополучно, если забыть о том, что мама осталась без хвоста…

Про Иванушку-дурачка

Жил-был Иванушка-дурачок, собою красавец, а что ни сделает, все у него смешно выходит — не так, как у людей.

Нанял его в работники один мужик, а сам с ной собрался в город; жена и говорит Иванушке:

—  Останешься ты с детьми, гляди за ними, корми их!

—  А чем? — спрашивает Иванушка.

—  Возьми воды, муки, картошки, покроши да свари — будет похлебка!

Мужик приказывает:

—  Дверь стереги, чтобы дети в лес не убежали! Уехал   мужик   с   женой;   Иванушка   влез на

полати, разбудил детей, стащил их на пол, сам сел сзади их и говорит:

—  Ну, вот, я гляжу за вами! Посидели  дети  некоторое  время  на  полу, — запросили есть; Иванушка втащил в избу кадку воды, насыпал в нее полмешка муки, меру картошки, разболтал все коромыслом и думает вслух:

—  А кого крошить надо? Услыхали дети, — испугались:

—  Он, пожалуй, нас искрошит! И тихонько убежали вон из избы. Иванушка посмотрел вслед им, почесал затылок,— соображает: «Как же я теперь глядеть за ними буду? Да еще дверь надо стеречь, чтобы она не убежала!»

Заглянул в кадушку и говорит:

—  Варись, похлебка, а я пойду за детьми глядеть!

Снял дверь с петель, взвалил ее на плечи себе и пошел в лес; вдруг навстречу ему Медведь шагает — удивился, рычит:

—  Эй, ты, зачем дерево в лес несешь? Рассказал ему Иванушка,  что с ним случилось,— Медведь сел на задние лапы и хохочет:

—  Экой ты дурачок! Вот я тебя съем за это! А Иванушка говорит:

—  Ты лучше детей съешь, чтоб они в другой раз отца-матери слушались, в лес не бегали!

Медведь еще сильней смеется, так и катается по земле со смеху!

—  Никогда такого глупого не видал! Пойдем, я тебя жене своей покажу!

Повел его к себе в берлогу. Иванушка идет, дверью за сосны задевает.

—  Да брось ты ее! — говорит Медведь.

—  Нет, я своему слову верен: обещал стеречь, так уж устерегу!

Пришли в берлогу. Медведь говорит жене:

—  Гляди, Маша, какого я тебе дурачка привел! Смехота!

А Иванушка спрашивает Медведицу:

—  Тетя, не видала ребятишек?

—  Мои — дома, спят.

—  Ну-ка, покажи, не мои ли это? Показала ему Медведица трех медвежат; он говорит:

—  Не эти, у меня двое было.

Тут и Медведица видит, что он глупенький, тоже смеется:

—  Да ведь у тебя человечьи дети были!

—  Ну да,— сказал Иванушка,— разберешь их, маленьких-то, какие чьи!

—  Вот забавный! — удивилась Медведица и говорит мужу: — Михаило Потапыч, не станем его есть, пусть он у нас в работниках живет!

—  Ладно,— согласился Медведь,— он хоть и человек, да уж больно безобидный!

Дала Медведица Иванушке лукошко, приказывает:

—  Поди-ка набери малины лесной,— детишки проснутся, я их вкусненьким угощу!

—  Ладно, это я могу! — сказал Иванушка.— А вы дверь постерегите!

Случай с Евсейкой

Однажды маленький мальчик Евсейка,— очень хороший человек! — сидя берегу моря, удил рыбу.

Это очень скучное дело, если рыба, капризничая, не клюет. А день был жаркий; стал Евсейка, со скуки, дремать и — бултых! — свалился в воду.

Свалился, но ничего, не испугался и плывет тихонько, а потом нырнул и тотчас достиг морского дна.

Сел на камень, мягко покрытый рыжими водорослями, смотрит вокруг — очень хорошо!

Ползет не торопясь алая морская звезда, солидно ходят по камням усатые лангусты, боком-боком двигается краб; везде на камнях, точно крупные вишни, рассеяны актинии, и всюду множество всяких любопытных штук: вот цветут-качаются морские лилии, мелькают, точно мухи, быстрые креветки, вот тащится морская черепаха, и над ее тяжелым щитом играют две маленькие зеленые рыбешки, совсем как бабочки в воздухе, и вот по белым камням везет свою раковину рак-отшельник. Евсейка, глядя на него, даже стих вспомнил:

Дом,— не тележка у дядюшки Якова…

И вдруг слышит над головою у него точно кларнет запищал:

—  Вы кто такой?

Смотрит — над головою у него огромнейшая рыба в сизо-серебряной чешуе, выпучила глаза и, оскалив зубы, приятно улыбается, точно ее уже зажарили и она лежит на блюде среди стола.

—  Это вы говорите? — спросил Евсей.

—  Я-а…

Удивился Евсейка и сердито спрашивает:

—  Как же это вы? Ведь рыбы не говорят! А сам думает:

«Вот так раз! Немецкий я вовсе не понимаю, а рыбий язык сразу понял! Ух, какой молодчина!»

И, приосанясь, оглядывается: плавает вокруг него разноцветная игривая рыбешка и — смеется, разговаривает:

—  Глядите-ко! Вот чудище приплыло: два хвоста!

—  Чешуи — нет, фи!

—  И плавников только два!

Некоторые, побойчее, подплывают прямо к носу и дразнятся:

—  Хорош-хорош! Евсейка обиделся:

«Вот нахалки! Будто не понимают, что перед ними настоящий человек…»

И хочет поймать их, а они, уплывая из-под рук. резвятся, толкают друг друга носами в бока и поют хором, дразня большого рака:

Под камнями рак живет,
Рыбий хвостик рак жует.
Рыбий хвостик очень сух,
Рак не знает вкуса мух.

А он, свирепо шевеля усами, ворчит, вытягивав клешни:

—  Попадитесь-ка мне, я вам отстригу языки-то! «Серьезный какой»,— подумал Евсейка. Большая же рыба пристает к нему:

—  Откуда это вы взяли, что все рыбы — немые?

—  Папа сказал.

—  Что такое — папа?

—  Так себе… Вроде меня, только — побольше, и усы у него. Если не сердится, то очень милый…

—  А он рыбу ест?

Тут   Евсейка   испугался:   скажи-ка   ей, что ест!

Поднял глаза вверх, видит сквозь воду мутно-зеленое небо и солнце в нем, желтое, как медный поднос; подумал мальчик и сказал неправду:

—  Нет, он не ест рыбы, костлявая очень…

—  Однако — какое невежество! — обиженно вскричала рыба.— Не все же мы костлявые! Например— мое семейство…

«Надо переменить разговор»,— сообразил Евсей и вежливо спрашивает:

—  Вы бывали у нас наверху?

—  Очень нужно! — сердито фыркнула рыба.— Там дышать нечем…

—  Зато — мухи какие…

Рыба оплыла вокруг него, остановилась прямо против носа, да вдруг и говорит:

—  Мух-хи? А вы зачем сюда приплыли?

«Ну,  начинается! — подумал  Евсейка.— Съест она меня, дура!..»

И, будто бы беззаботно, ответил:

—  Так себе, гуляю…

—  Гм? — снова фыркнула рыба. — А может быть, вы — уже утопленник?

—  Вот еще! — обиженно крикнул мальчик.— Нисколько даже. Я вот сейчас встану и…

Попробовал встать, а не может, точно его тяжелым одеялом окутали — ни поворотиться, ни пошевелиться!

«Сейчас я начну плакать»,— подумал он, но час же сообразил, что, плачь не плачь, в воде слез не видно, и решил, что не стоит плакать,— может быть, как-нибудь иначе удастся вывернуться из этой неприятной истории.

А вокруг — господи! — собралось разных морских жителей — числа нет!

На ногу взбирается голотурия, похожая на плохо нарисованного поросенка, и шипит:

—  Желаю с вами познакомиться поближе… Дрожит перед носом морской пузырь, дуется, пыхтит,— укоряет Евсейку:

—  Хорош-хорош! Ни рак, ни рыба, ни моллюск, ай-я-яй!

—  Погодите, я, может, еще авиатором буду,— говорит ему Евсей, а на колени его влез лангуст и, ворочая глазами на ниточках, вежливо спрашивает:

—  Позвольте узнать, который час?

Проплыла мимо сепия, совсем как мокрый носовой платок; везде мелькают сифонофоры, точно стеклянные шарики, одно ухо щекочет креветка, другое — тоже щупает кто-то любопытный, даже по голове путешествуют маленькие рачки,— запутались в волосах и дергают их.

«Ой, ой, ой!» — воскликнул про себя Евсейка, стараясь смотреть на все беззаботно и ласково, как папа, когда он виноват, а мамаша сердится на него.

А вокруг в воде повисли рыбы — множество! — поводят тихонько плавниками и, вытаращив на мальчика круглые глаза, скучные, как алгебра, бормочут:

Как он может жить на свете без усов и чешуи?
Мы бы, рыбы, не могли бы раздвоить хвосты свои!
Не похож он ни на рака, ни на нас — весьма во многом!
Не родня ли это чудо безобразным осьминогам?

«Дуры! — обиженно думает Евсейка.— У меня по русскому языку в прошлом году две четверки было…»

И делает такой вид, будто он ничего не слышит, даже хотел беззаботно посвистеть, но — оказалось — нельзя: вода лезет в рот, точно пробка.

А болтливая рыба все спрашивает его:

—  Нравится вам у нас?

—  Нет… то есть — да, нравится!.. У меня дома… тоже очень хорошо, — ответил Евсей и снова испугался:

«Батюшки, что я говорю?! Вдруг она рассердится, и начнут они меня есть…» Но вслух говорит:

—  Давайте   как-нибудь   играть,    а   то мне скучно…

Это очень понравилось болтливой рыбе, она засмеялась, открыв круглый рот так, что стали видны розовые жабры, виляет хвостом, блестит острыми зубами и старушечьим голосом кричит:

—  Это хорошо — поиграть!  Это очень хорошо — поиграть!

—  Поплывемте наверх! — предложил Евсей.

—  Зачем? — спросила рыба.

—  А вниз уже нельзя ведь! И там, наверху,— мухи.

—  Мух-хи! Вы их любите?..

Евсей любил только маму, папу и мороженое, но ответил:

—  Да…

—  Ну что ж? Поплывем! — сказала рыба, перевернувшись головой вверх, а Евсей тотчас цап ее за жабры и кричит:

—  Я — готов!

—  Стойте! Вы, чудище, слишком засунули свои лапы в жабры мне…

—  Ничего!

—  Как это — ничего? Порядочная рыба не может жить не дыша.

—  Господи! — вскричал мальчик. — Ну, что вы спорите всё? Играть так играть…

А сам думает:

«Лишь бы только она меня немножко подтащила наверх, а там уже я вынырну».
Поплыла рыба, будто танцуя, и поет во всю мочь:

Плавниками трепеща,
И зубаста, да тоща,
Пищи на обед ища,
Ходит щука вкруг леща!

Маленькие рыбешки кружатся и хором орут:

Вот так штука!
Тщетно тщится щука
Ущемить леща!
Вот так это — штука!

Плыли, плыли, чем выше — тем все быстрее и легче, и вдруг Евсейка почувствовал, что голова его выскочила на воздух.

—  Ой!

Смотрит — ясный день, солнце играет на воде, зеленая вода заплескивает на берег, шумит, поет. Евсейкино удилище плавает в море, далеко от берега, а сам он сидит на том же камне, с которого свалился, и уже весь сухой!

—  Ух! — сказал он, улыбаясь солнцу,— вот я и вынырнул.